Лето ночи - Страница 101

101

На мемориальную службу в похоронное бюро Хауэлла в Пеории пришло более сорока человек. Дьюану показалось, что Старик слегка раздражен таким оборотом дела, ему словно хотелось оставить эту церемонию похорон брата только для себя. Но извещение, помещенное в газете, и несколько телефонных звонков, сделанных им, заставили людей приехать даже из Чикаго и Бостона. Явилось несколько коллег дяди Арта по заводу Катерпиллар, и один из них не скрываясь рыдал в течение всей службы.

Священника не было, ибо дядя Арт твердо придерживался семейной традиции воинствующего агностицизма, но короткие надгробные речи произнесли несколько людей: коллега дяди по работе, тот самый который не мог удержаться от слез, кузина Кэрол, которая прилетела из Чикаго и в тот же вечер должна была вернуться обратно, и привлекательная женщина средних лет по имени Делора Стивенс, которую Старик представил как «друга дяди Арта». Дьюан задал себе вопрос, как долго дядя Арт и эта женщина были любовниками.

Последняя речь принадлежала Старику: Дьюан нашел ее самой впечатляющей: никаких слов о загробной жизни, или о наградах за достойно прожитые дни, только горькие нотки в голосе из-за потери брата, и несколько слов о личности, которая не поклонялась фальшивым ценностям, а посвятила жизнь служению другим людям, честному и беззаветному. Закончил свою речь Старик чтением отрывка из Шекспира, любимого писателя дяди Арта. Дьюан ожидал услышать «Все полеты ангелов несут тебя к отдыху…», зная как ценил дядя Арт иронический подход ко всему на свете, но то, что он услышал, было песней. Местами голос Старика срывался, но он держал себя в руках и загадочные последние слова прозвучали на удивление сильно:

Для тебя не страшен зной,
Вьюги зимние и снег,
Ты окончил путь земной
Ты обрел покой навек.
Дева с пламенем в очах
Или трубочист – все прах.
Все прошло – тиранов нет,
Притеснения владык,
Больше нет ярма забот,
Равен дубу стал тростник.
Царь, ученый, врач, монах
После смерти – все лишь прах.
Не страшись ни молний ты… Ни раскатов громовых… Ни уколов клеветы.
Радость, скорбь – не стало их.
Кто любовь таил в сердцах,
Все как ты, уйдут во прах.
Злобных сил не знай ты… Духам не внимай ты… Ада не страшись ты… К небу вознесись ты… Спи среди цветов и трав,
Память вечную снискав.

В часовне послышались рыдания. Старик прочел весь стих по памяти, затем склонил голову и вернулся на свое место.

В задернутом занавесом алькове заиграл орган. Медленно, по одиночке или небольшими группами, люди стали расходиться. Кузина Кэрол и еще несколько человек немного задержались, чтобы сказать несколько слов Старику или погладить Дьюана по голове. Застегнутый воротничок и туго повязанный галстук стесняли мальчика и казались чужими, воображение рисовало ему дядю Арта, который подошел бы к нему и заявил смеясь: «Ради всего святого, парень, сними ты эту дурацкую штуку. Галстуки носят лишь бухгалтеры и политиканы».

Наконец Дьюан и Старик остались вдвоем. Вместе они спустились к подвал похоронного бюро, где находилась «печь огненная» и тело дяди Арта было предано огню.

Майк терпеливо дожидался, когда Отец Каванаг пригласит его после литургии на завтрак, состоящий обычно из кофе и багеля, чтобы поговорить со священником о том, что он видел в лазе.

Еще три года назад Майк понятия не имел о том, что такое багель. Но с тех пор, как отец Каванаг стал приглашать на завтрак нескольких самых надежных из своих министраторов (алтарных служек), мальчик стал экспертом в таких делах, и теперь совершенно невозмутимо намазывал багель сливочным сыром или укладывал на него аппетитные кусочки копченой лососины. Для того же, чтобы убедить священника в том, что одиннадцатилетнему мальчику можно разрешить пить кофе, потребовалось некоторое время. Также, как обычай называть епархиальный автомобиль «Папомобилем», это было их общей тайной.

Майк жевал багель и размышлял как бы ему лучше сформулировать вопрос: Отец Каванаг, у меня есть кое-какие трудности в жизни. Они связаны с мертвым солдатом, роющим туннель под моим домом и пытающимся схватить мою бабушку. Не может ли Церковь помочь мне в этом?

Наконец, он сказал так:

– Отец, Вы верите в зло?

– Зло? – переспросил священник, отрывая взгляд от газеты. – Ты имеешь в виду зло как абстрактное понятие?

– Я не знаю, что такое абстрактное понятие, – пробормотал Майк. С отцом Каванагом он часто чувствовал себя полнейшим дураком.

– Зло как категория или как сила, исходящая от поступков людей? – уточнил священник. – Или ты имеешь в виду вот такие вещи? – И он указал на снимок в газете.

Майк посмотрел на него. На фотографии был изображен человек, по имени Эйхман, который был заключенным в каком-то месте, который назывался Израиль. Майк ничего об этом не знал.

– По-моему я имел в виду то зло, которое исходит от поступков людей, – ответил он.

Отец Каванаг сложил газету.

– А-а, древний вопрос о воплощении Зла. Ну что ж, тебе известно, чему учит нас Церковь.

Майк покраснел, но все-таки отрицательно покачал головой.

– Та, та, та, – теперь священник его явно поддразнивал. – Тебе не мешало бы повторить уроки катехизиса, Майкл.

Майк кивнул.

– Ага, но все-таки что говорит Церковь насчет зла?

Отец Каванаг достал пачку Мальборо, щелчком выбросил оттуда сигарету, зажег ее. Затем кончиками пальцев осторожно снял с языка щепотку табаку. Его голос стал серьезным.

101