Лето ночи - Страница 27

Строго говоря, и тринадцатилетняя Бонни могла бы взять свою долю ответственности, но Бонни никогда не брала никакой ответственности. Иногда Майк думал, что на свете нет ни одной девочки, имя которой бы так не соответствовало ее нраву. В то время как все младшие О'Рурки – и даже Майк – унаследовали прекрасные глаза и ирландскую миловидность лица, бедняжка Бонни была толстухой с тусклыми карими глазками и еще более тусклыми каштановыми волосами. Лицо землистого цвета цвело ранними юношескими угрями и, к сожалению, имело худшие из черт матери, когда она была трезва, и отца, когда он был пьян. И сейчас Бонни шмыгнула в спальню, которую она делила с Кетлин, выставила младшую сестренку за дверь, заперлась и отказалась открыть даже, когда та ударилась в слезы.

Кетлин была самой хорошенькой из сестер О'Рурк – рыжеволосая, голубоглазая, с розовым, чуть веснушчатым личиком и потрясающей улыбкой, которая заставляла отца рассказывать легенды о красавицах Ирландии. Ирландии, в которой он ни разу в своей жизни не был… Кетлин была неоспоримо прекрасна. Но также неоспорима она имела замедленное развитие и в возрасте семи лет все еще ходила в детский садик. Иногда ее старания понять простейшие вещи заставляли Майка убегать из дома и, спрятавшись в туалете, плакать навзрыд. Каждое утро, когда он помогал отцу Каванагу служить мессу, Майк молился, чтобы Господь помог его сестре стать такой, как все. Но он что-то не помогал, медлительность Кетлин становилась все более и более очевидной, и пока ее сверстники осваивали премудрости чтения и азы арифметики, рыжеволосая красавица отставала от них все больше и больше.

Сейчас Майк успокоил Кетлин, поставил готовиться жаркое на обед, турнул малышку в кровать Мери, чтобы она поспала, и спустился вниз к Мемо.

Майку было девять лет, когда с бабушкой случился первый удар. Он помнил, какой переполох начался в доме, когда бабушка вместо привычной властной хозяйки на кухне, превратилась в умирающую женщину в гостиной. Мемо была матерью его мамы и хотя Майк не знал слова «матриархат», он помнил функциональное определение: старая женщина в переднике в горошек, вечно толкущаяся на кухне или что-то шьющая на своем излюбленном месте в гостиной, разрешительница всяческих проблем и хозяин в доме, это был единственный человек – Мери Маргарет Холлигэн. Только она могла лаской вывести мать из нередких для нее приступов депрессии, или выговором вернуть отца домой из пивной, куда его затащили друзья. Это именно Мемо спасла семью во время денежного кризиса, когда отца на год уволили от Пабста, в то время Майку было шесть лет и он до сих пор помнил нескончаемые беседы на кухне, протесты отца: «Это ведь ваши сбережения» и настойчивость бабушки. И именно Мемо спасла Майка и Кетлин от самой настоящей гибели, когда ему было восемь лет, а Кетлин – четыре, и на Депо Стрит каким-то непонятным образом оказалась бешеная собака. Майк сразу заметил, что это животное какое-то странное, и убежал, а Кетлин велел не подходить ближе. Но его сестренка любила собак и не могла понять, что ей может угрожать с этой стороны. Она бесстрашно топала маленькими ножками вперед, к рычащему, с капающей из пасти слюной, чудовищу. Кетлин была уже на расстоянии вытянутой руки, и собака уже заметила ее, уставилась и приготовилась прыгнуть, и все на что был способен Майк это кричать тонким, пронзительным голосом, даже не похожим на его собственный.

И тут появилась Мемо, ее горошковый передник развевался по ветру, в правой руке она держала половую щетку, а ее платок съехал с волос на шею. Она схватила Кетлин одной рукой, другой махнула щеткой по собаке с такой силой, что собака взлетела в воздух и приземлилась аж в середине улицы. Мемо передала девочку Майку и снова повернулась к собаке, которая уже пришла в себя и опять бросилась на нее. Майк, пока он бежал к дому с Кетлин на руках, все время оглядывался через плечо, и он никогда не забудет зрелище, которое представляла собой бабушка: ноги расставлены, платок развевается вокруг шеи…Ждет, ждет, ждет… Позже констебль Барни говорил, что ему никогда не приходилось видеть, чтобы собаку, а тем более бешеную собаку, убили простой щеткой и что миссис Холлигэн почти размозжила чудовищу голову.

Именно это слово Барни и использовал – чудовище. В конце концов, Майк так и усвоил, что какие бы чудовища не являлись по ночам в полночь, его Мемо будет им достойной соперницей.

Но затем, меньше чем через год после этого события, Мемо слегла. Первый удар был тяжелейшим, ее парализовало, все мускулы оживленного некогда лица оказались лишенными нервов. Доктор Вискес сказал, что ее смерть это всего лишь вопрос нескольких дней, может быть, недель. Но Мемо выжила в то лето. Майк помнил, как странно было видеть гостиную – обычно центр домашней деятельности Мемо – превращенной в комнату тяжело больного человека. Вместе с остальными членами семьи он ждал конца.

Она выжила в то лето. К осени бабушка уже научилась выражать желания с помощью целой системы кодовых морганий. К Рождеству она уже могла говорить, правда разбирать слова могли только домашние. К Пасхе, она, выиграв битву со своим собственным телом, уже могла пользоваться правой рукой и даже садиться в кресле. Через три дня после Пасхи случился второй удар. А месяцев позже третий.

Последние полтора года Мемо была лишь чуть больше чем труп, обладающий способностью дышать, ее лицо пожелтело и сморщилось, запястья скрючились, как лапы мертвой птицы. Она не могла двигаться, не могла контролировать телесные отправления, не имела иной возможности сноситься с миром, кроме своего мигания. Но она продолжала жить.