Лето ночи - Страница 90

Сам Харлен не хотел домой.

Все случившееся он действительно помнил смутно. Правда, больше, чем признавался: помнил, как выскользнул из дома в ту субботу на Бесплатный Сеанс, помнил, как отправился следом за Старой Задницей-Дуплетом, помнил даже как решил взобраться по трубе мусоропровода, чтобы заглянуть внутрь классной комнаты. Но сам факт падения – как и то, что ему предшествовало – Харлен начисто забыл. Каждую ночь в больнице он просыпался с бьющимся от привидевшегося кошмара сердцем, задыхаясь, с ломотой в висках, хватаясь за металлические прутья кровати. В первые ночи с ним была мама, немного погодя он научился звонить, вызывая кого-нибудь из взрослых. Нянечки – особенно миссис Карпентер, самая пожилая из них – поднимали его на смех, но в комнате оставались, усаживались возле кровати, иногда поглаживая его по коротким волосам, пока он не засыпал снова.

Снов, от которых он просыпался со страшным криком, Джим не помнил, но он хорошо помнил чувство, которое у него оставалось после них, и этого было достаточно, чтобы вызвать у него озноб и тошноту от страха. Такое же чувство у него вызывала мысль о возвращении домой.

Один из маминых друзей, которого Джим прежде никогда не видел, привез их домой. Харлен лежал на носилках в задней части микроавтобуса. В повязке он чувствовал себя неловко и как-то по-дурацки, даже для того, чтобы глянуть в окно, ему приходилось с трудом отрывать голову от подушки. Каждая миля их пятнадцатиминутного путешествия из Оук Хилла в Элм Хэвен, казалось, поглощала свет, будто машина двигалась в зону вечного мрака.

– Кажется дождь собирается, – заметил мамин приятель. – Одному только небу известно, как он нам нужен для урожая.

Харлен угрюмо усмехнулся. Кем бы там этот чудак ни был – Харлен уже забыл имя, которое мама пробормотала ему при церемонии знакомства так беззаботно и легко, будто они были давнишними друзьями, а Харлен давно знал и обожал его – так вот, кем бы он там ни был, но уж во всяком случае не фермером. Чистенький и сверкающий салон микроавтобуса, мягкие руки «приятеля», его твидовый, городской костюмчик говорили об этом со всей очевидностью. Этот тип наверняка и понятия не имел в чем именно нуждается урожай – в хорошем дожде или сильной засухе.

Они прибыли домой около шести часов, мама собиралась забрать его в два, но слегка опоздала на какую-то пару часов и «этот тип» сделал красивый жест, помогая Харлену подняться в его комнату. Можно подумать, что у него ноги были поломаны, а не рука. Джим сел на кровать и огляделся – все казалось очень странным и каким-то незнакомым – пытаясь притерпеться к головной боли, пока мама побежала вниз за лекарством. До Джима донесся приглушенный разговор, затем там воцарилась полная тишина. Он представил себе поцелуй, которым обмениваются эти двое, вообразил «этого типа», пытающегося засунуть свой старый язык матери в рот, и ее, кокетливо отводящую правую ногу в туфле на высоком каблуке чуть вверх и назад, как она всегда делала, когда обменивалась со своими «типами» прощальным поцелуем, пока Джим подсматривал за ними из окна своей спальни.

Тошнотворно яркий свет, льющийся из окна в комнату, сделал ее освещение каким-то сернисто-желтым. Джим вдруг понял, почему комната показалась ему такой странной: мать навела здесь порядок. Убрала груды валявшейся везде одежды, собрала с пола кучу комиксов, игрушечных солдатиков и поломанные модели, вымела пыльный мусор из-под кровати, добралась даже до кипы журналов «Жизнь мальчиков», которая валялась там под кроватью годами. С краской внезапного стыда Джим подумал, не зашла ли она так далеко, что добралась до нудистских журналов, запрятанных далеко в кладовке. Он начал было вставать, чтобы проверить так ли это, но начавшееся головокружение и подступившая к горлу тошнота заставили его опуститься обратно. Джим положил голову на подушку. Чтоб его. К обычной дневной боли добавился вечерний приступ боли в кости руки. Ему, представьте, даже вставили стальной стержень в руку. Харлен закрыл глаза и попытался представить железный гвоздь размером с железнодорожный костыль, введенный в его треснувшую плечевую кость.

Ничего костяного в моей плечевой кости, подумал Джим и неожиданно почувствовал, что он близок к слезам. Куда она делась, чтоб ее? Или они, чего доброго, там трахаются?

Мать вошла в комнату, вся в счастье и удовольствии видеть ненаглядного сыночка, своего маленького Джимми дома. Мальчик заметил, какой толстый слой грима лежит у нее на щеках. И пахло от нее не так, как от нянечек в больнице; это был запах какого-то пахучего ночного животного. Может быть норки, а может что-нибудь вроде ласки в период течки.

– А теперь прими свои таблетки, а я пойду приготовлю обед, – прощебетала она.

И она протянула Джиму всю упаковку, вместо того, чтобы положить в маленькую чашку на столе положенное количество таблеток, как делали нянечки в больнице. Харлен проглотил разом три таблетки кодеина вместо положенной одной. Чтоб ее, эту боль. Мать была слишком занята, хлопоча в комнате, взбивая подушки, распаковывая его вещи, привезенные из больницы, чтобы заметить его поступок. Если она и собирается закатить большой скандал по поводу журналов, подумал Харлен, то наверняка отложит это на завтра.

И отлично. Пусть спускается вниз и жарит, что она там собиралась: мать готовила не чаще двух раз в год и всякий раз это было подлинным бедствием. Харлен уже чувствовал накатывающее головокружение от начинавшего действовать лекарства и был готов скользнуть в то теплое, мягкое, беcстенное пространство, в котором он провел так много времени в первые дни в больнице, когда ему давали более сильные болеутоляющие средства.