Лето ночи - Страница 32

Затем, около года назад, отец Гаррисон ушел в отставку, вернее его попросили уйти в отставку, поскольку старый священник выказывал все признаки старческой дряхлости, его пристрастие к спиртному становилось все более явным, а проповеди все более расплывчатыми… Вот тут-то прибытие отца Каванага и изменило для Майка всю его жизнь.

Несмотря на то, что оба были священниками, во многом отец Каванаг казался полной противоположностью отцу Гаррисону. Отец Гаррисон был старым, седым ирландцем, с подозрительно розовыми щечками и некоторой путаницей в мыслях, словах и поступках. Мессы, которые ему приходилось служить, казались ритуалом давно ему надоевшим и имевшим для него значение не больше, чем ежедневное бритье. Он жил только ради визитов к прихожанам и обедов, на которые его приглашали, даже посещение больных и умирающих стало для старика поводом для долгих, неторопливых бесед, воспоминаний, историй, рассказов о давно ушедших из жизни стариках. На некоторые из этих посиделок Майку приходилось сопровождать священника, поскольку часто больному требовалось причаститься, то отец Гаррисон справедливо полагал, что присутствие одного из алтарных мальчиков прибавит пышности простому в общем-то обряду. Майк же во время этих визитов отчаянно скучал.

Отец Каванаг напротив, был молодым, немыслимо энергичным человеком, с темными волосами. Майку было известно, что несмотря на то, что священник брился дважды в день, примерно к пяти часам его смуглые щеки покрывала отчетливо проступающая щетина. К мессе отец Каванаг относился очень трепетно – он называл ее призывом Господа к людям присоединиться к Тайной Вечере – и требовал такого же трепета от алтарных служек. По крайней мере от тех, кто остался при нем служить.

Среди этих немногих был и Майк. Отец Каванаг требовал от мальчиков многого, и прежде всего понимания своих слов, а не бездумного бормотания вызубренных латинских фраз. Поэтому целых шесть месяцев Майк посещал по средам занятия по катехизису, на которых священник учил их основам латинского языка и объяснял исторический контекст мессы как таковой. Алтарные служки должны были по-настоящему принимать участие в службе, участвовать в ней сердцем. Учителем отец Каванаг оказался весьма строгим и был беспощаден к тем, кто любил посибаритничать и просыпал вследствие этого мессу или пренебрегал занятиями.

Отец Гаррисон был большим любителем поесть и еще большим – выпить, каждый человек в приходе, и даже в целом округе, был хорошо знаком с этой слабостью старика, отец же Каванаг вино употреблял только во время причащения, а на пищу, казалось, смотрел как на неизбежное зло. Подобное отношение он проявлял и к посещениям прихожан; отец Гаррисон любил говорить со всеми и обо всем, иногда он целые дни проводил, обсуждая с досужими болтунами из фермеров погоду или грядущие урожаи, отец же Каванаг хотел говорить только с Богом. А его посещения больных и умирающих походили на рейды иезуитских коммандос, последние напутствия тем, кто готовился явиться на Страшный Суд.

Единственным пороком отца Каванага было, по мнению Майка, курение. Завзятый курильщик, он, когда не курил, казалось только и думал о том, чтобы сунуть в рот сигарету, но для Майка это не имело значения. И отец и мама курили. Да и у всех ребят родители курили, кроме разве что Кевина Грумбахера, но те были немцы и вообще довольно странные люди, а отца Каванага курение делало еще более энергичным.

В это первое воскресенье настоящего лета Майк служил во время обеих месс, служил, наслаждаясь прохладой большого храма и гипнотическим бормотанием прихожан. Положенные ему слова Майк произносил очень старательно, не слишком громко, не слишком тихо, артикулируя латинские звуки так как его учил отец Каванага во время долгих уроков в доме священника.

– Agnus Dei, qui tollis peccata mundi… miserere nobis… Kyrie eleison, Kyrie eleison, Kyrie eleison… Майк очень любил церковь. В то время как часть его разума готовилась к чуду евхаристии, другая свободно парила… Будто и вправду оставляя тело, она устремлялась в небеса… Или отправлялась к Мемо в гостиную, но когда та еще могла говорить и они беседовали как раньше, когда он был маленьким, и Мемо рассказывала ему истории Старого Света. Или же летала свободно как ворон с разумом человека, оглядывая сверху вершины деревьев и ручьи, и холмы, или парила над заброшенными колеями старой цыганской дороги, бегущей мимо лесов и пастбищ… Причастие было окончено – чтобы причаститься Майк всегда ждал окончания торжественной мессы – сказаны последние молитвы, даны последние ответствия, гостия уложена в табурнакулем наверху алтаря, священник благословил паству и вывел прихожан из храма, и вот Майк уже в маленькой комнатке, в которой они обычно переодевались, складывает сутану и стихарь, чтобы отдать их в стирку экономке отца Каванага, а ботинки аккуратно укладывает на дно кедрового шкафа.

Вошел отец Каванаг. Он уже переоделся в летние хлопчатобумажные брюки, голубую рубашку и вельветовую спортивную куртку. Как всегда вид священника в мирском одеянии немного шокировал Майка.

– Ты сегодня хорошо поработал, Майкл, впрочем, как и всегда, – при всей неофициальности их отношений священник всегда называл мальчика полным именем.

– Спасибо, отец, – Майк попытался придумать что бы еще сказать, чтобы продолжить разговор. Ему хотелось продлить эти минуты и побыть подольше с человеком, которым он восхищался. – Маловато сегодня народу было на поздней мессе.

Отец Каванаг зажег сигарету и маленькая комнатка тут же наполнилась голубоватым дымом. Он подошел к узкому оконцу и выглянул на опустевшую уже стоянку.